Когда мне было одиннадцать, мы с отцом ездили на море. Холодное северное ирландское море. Я помню, как куталась в его огромную куртку, непохожая на эскимоса разве что торчащими из-под косынки рыжими косами, как он смеялся, когда эта косынка слетела с меня, движимая особо сильным порывом ветра. Мы бросились бежать за ней, даже почти догнали, но направление ветра изменилось, и ярко-голубой кусок материи метнуло в море, где он почти слился с тёмными волнами. Я еще тогда очень огорчилась: косынка была папиным подарком, пропахла его парфюмом, видимо слишком долго пролежав вместе с другими его вещами, и я могла бы хранить её после того, как он уедет. А папа сказал, что её просто забрало море. Потом мы ели сэндвичи с индейкой, пили горячий чай из термоса и смотрели на сероватое небо и море изумрудно-синего цвета.
В Калифорнии море другое. Ярко-голубое, кричащее и манящее. Несравнимое с холодным морем Ирландии. Пляж в Санта-Барбаре всегда полон народу. Ученики, прогуливающие школу, студенты после занятий, компании, желающие развлечься, семьи с маленькими детьми, сёрферы… Бесконечный перечень людей, которых не было на пустынном пляже в Ирландии, где была только я, мой отец и мгновение взаимопонимания между нами. В Калифорнии сложно разобрать шум моря за шумом толпы. Ты видишь, как волны, набегая друг на друга, составляют единый механизм, но не слышишь скрип ни единой шестерёнки. Смотря на калифорнийское небо и на калифорнийское море, я думаю о бирюзе, вспоминаю светло-голубое платье, в котором ходила на выпускной. Но мне сложно представить, что в итоге это, калифорнийское море, и моё – ирландское – это один и тот же организм, неделимый, но разделённый.
Была суббота. Я проснулась еще до рассвета: вероятно, не было и пяти, когда я встала с кровати, ощущая странную уверенность в ногах, непривычную мне. Я посмотрела на папину фотографию, стоящую на комоде, прикрыла глаза, вспоминая те самые порывы ветра и его смех. Я прошла на кухню, громко шлёпая подошвами вьетнамок, включила чайник. Сделала себе три сэндвича с индейкой, налила чай в термос. И поняла, что, может, ирландского моря я здесь и не найду, но пустынный калифорнийский берег мне точно попадётся. Главное – хорошо искать.
Я увидела его сразу. Стоило выехать из города и проехать несколько десятков километров по побережью, как вот он, незаметный, скрытый от любопытных глаз рядом скал, такой пустынный пляж. Я бросила машину в ста метрах от берега, подошла к самой кромке воды, наблюдая, как небо начинает немного светлеть где-то у горизонта. Предрассветные сумерки отдалённо напомнили мне пасмурность того дня, а цвет этого моря стал почти похож на цвет того.
Пройдя по пляжу несколько метров, я заметила в некотором отдалении что-то, лежащее у воды. Подумала, что может быть, кто-то забыл убрать за собой мусор. Но, подойдя ближе, разглядела стопку аккуратно сложенной на полотенце одежды. И ровно напротив - фигуру, превратившуюся в маленькую точку, рассекающую морскую гладь. Я вновь посмотрела на стопку одежды. Хотела ли я остаться здесь и поговорить? Хотела ли узнать человека, направившегося не на городской пляж, а сюда, в место, наполненное утренней тишиной и спокойствием, одиночеством?
Мне в моём вынужденном одиночестве было комфортно. Я желала его, как никто. Вспоминая тот день на берегу холодного моря, всё, что происходило после, я неизбежно возвращалась к мысли об отце. И неизбежно вспоминала о том, что его нет больше. Есть такие мысли, которые всегда находятся у тебя в голове, где-то на краю твоего сознания. О чём бы ты ни думал, где бы ты ни был – ты всегда вернёшься к ним. Я жила с мыслью об отце на краю моего сознания уже тринадцать дней. И я хотела выбросить её, хотела, чтобы её унёс порыв ветра, как когда-то унёс синий шёлковый платок.
И я решила, что судьба дала мне шанс. Подкинула мне неожиданного человека, который вышвырнет этот метафорический платок в это вполне реальное море. Я присела рядом, думая, что ждать придётся не долго.
